Харьковский художник Bob Basset: "БДСМ – это же сугубо человеческая история" (фото)

Фото: Виктория Якименко

Выставка «Предметы» в ЕрмиловЦентре вызвала немалый интерес у харьковчан и множество упоминаний в СМИ. Выставка работает до 21 ноября, вход свободный, у тех, кто ещё не был, есть шанс успеть.

На нижнем ярусе выставочного центра расположились арт-объекты и личные предметы из коллекции известного харьковского художника Гамлета Зиньковского. На верхнем ярусе выставлены маски «Bob Basset». Сложно не поддаться мистическому настроению: в одной части экспозиции витает атмосфера будущего из научной фантастики, а для того, чтобы переместиться во времени на несколько столетий назад, достаточно просто перейти на другую сторону. Во время интервью ощущение мистики усиливало отсутствие посетителей. С главным магом студии «Bob Basset» Сергеем Петровым мы разговаривали до открытия выставки.

Творческий путь Bob Basset впечатляет: от личных продаж своих изделий в секс-шопы по Украине до изготовления масок для показов высокой моды в Париже. И хотя Bob Basset также представлял собственную коллекцию на Ukrainian Fashion Week, сейчас свои работы он считает не продукцией fashion, а произведениями искусства. Его маски примеряли знаменитости с мировым именем, их снимали в клипах и фильмах, фотографировали для глянцевых обложек. Мы поговорили с Бобом Бассетом о БДСМ, бороде, Майдане, гражданском обществе и Гамлете. И, конечно же, о самих масках. Даже новый термин придумали «среднебудущее», — кажется, его маски именно из этого времени.

Фото здесь и далее: Виктория Якименко

— Часто учредители компании называют ее своим именем, особенно на Западе. Как получилось, что ваша студия, наоборот, дала второе имя вам?

— Очень просто, надо было как-то называться. Чтобы это не было заезжено, легко читалось. У нейминга есть очень конкретные правила, и я считаю, что мы их полностью выполнили.

К тому же, личность самого пса ни у кого не вызывала никаких разночтений. Даже собакой его сложно назвать, хотя ничего плохого в собаке я не вижу. В общем, он был прекрасная личность. Мы сидели и думали, как назвать студию, и тут: «Боб Бассет». Всё.

Однажды мы даже сделали кожаные крылья с размахом 4 метра, огромные, мощные. Были самые разные вещи. Поверьте, сексуальные фантазии у людей очень разные бывают.

— Благодаря тому, что Боб был личностью, вас не смущает, что в этом имени заключена кличка и порода собаки.

— Меня это абсолютно не смущает. Я думаю, что это смущает некоторых владельцев бассетов по кличке Боб, потому что они редко попадают на первую страницу Google, если пытаются себя там найти, а часто попадают на что-то другое. И я думаю, они не всегда понимают, как это происходит.

— В следующем году вашей студии исполняется 30 лет. Вы когда-нибудь занимались чем-то другим?

— Конечно. Как любой человек, который родился в СССР, я в свое время понял, что происходят перемены, пытался в середине 90-х и даже в начале нулевых заниматься совершенно разными вещами, и бизнесом, и пиаром, много чего было.

Сначала это было моей основной деятельностью – работа с кожей и металлом. Потом это стало хобби, а потом, когда все мои бизнесы закончились, мы вернулись к этому, как к основному виду деятельности и пришли к тому, что вы видите сейчас.

— С чего вы начинали? Ведь это не были сразу маски?

— В самом начале? В 1989-м были кожаные украшения, если мы о коже говорим. А в 1988-м мы с братом сделали с десяток карнавальных масок. Тогда понятие Хэллоуин только начало появляться благодаря видеосалонам и голливудским фильмам. Это начало проникать в нашу культуру достаточно плотно, а масок, как таковых, не было. Только эти советские картонные зайчики. Они, правда, в состоянии навести ужас, но это мы сейчас понимаем, а тогда от этого были совсем другие ощущения.

Мы тогда сделали не больше 10 масок из папье-маше, совершенно ужасных. Ужасных даже не по исполнению, хотя сейчас, наверное, я на них посмотрю и в обморок упаду, а по содержанию. Они были такие страшные. Я их тоже продал, и это было фантастически успешное мероприятие.

— Это ваше семейное дело, вначале этим занимался ваш отец или брат?

— Брат. Мой папа умер в 1986 году. А брат был на 12 лет старше меня, поэтому, получается, что в период моего становления он мне заменил отца. У нас были очень сложные отношения. Мы безусловно любили друг друга, но сложно.

— То есть брат начал, а вы к нему присоединились?

— Конечно. Он начал, он был старше, был ведущим, безусловно. А я был во многом как идеологическая, визуальная составляющая.

— Я где-то читала, что в 90-е у вас были заказы для секс-шопов, а вы были курьером, доставляли изделия по адресу.

— Конечно, это было. Но не как курьер. Это был 2001-й год, интернет появлялся только в зачаточных штуках, и мы просто наугад выискивали телефоны этих секс-шопов, делали какой-то набор кожаных изделий, и я отвозил. Я объездил тогда пол-Украины, как коробейник, это был очень интересный опыт.

Маски из «Звездных войн» я прекрасно могу разложить на составляющие. Это, примерно, из 18 века, потом ещё ранние рисунки Леонардо да Винчи с какими-то его погружательными скафандрами

— Службы доставки ещё не работали…

— Да, ничего не было. Всё что сейчас считается совершенно обычным, та же Новая почта или что-то ещё, — ничего такого не было даже в зачатках. Поэтому логичнее было это всё везти самому, что, собственно говоря, я и делал. Вот опять-таки, опыт личных продаж. Надо прийти, рассказать, показать.

— Вы сначала делали, а потом предлагали. То есть это не были заказы?

— Да, это не были заказы. Потом, через какое-то время, ближе к 2004 году, у нас уже появился аккаунт на Ebay, на котором мы выставляли эти предметы, и потихонечку стали выполнять индивидуальные заказы. Однажды мы даже сделали кожаные крылья с размахом 4 метра, огромные, мощные. Были самые разные вещи.

Поверьте, сексуальные фантазии у людей очень разные бывают. И это всё очень индивидуально, настолько, что вы даже представить себе не можете. Вот реально, не можете представить.

И так выяснилось, что больше всего реакции на маски. Совершенно естественным путем отсеялись все остальные предметы, маски стали доминантой. И к 2008 году мы получили уже мировую известность, начали появляться публикации, упоминания, статьи.

А параллельно существовала ещё такая штука, как драконы. И собственно, наш рюкзак-дракон 2006 года, он, конечно, взорвал интернет, потому что до сих пор идут перепосты, комментарии. Уже 12 лет Дракону, а он всё ещё не теряет своей актуальности.

Забавно, что его пытались подделывать неоднократно, каждый раз у людей получалась невнятная хрень. Когда люди видят, что какая-то вещь продается за существенные деньги, даже первого дракона мы продали за сумму порядка 1000 $, они думают, что это можно взять и повторить. Но нас повторять очень дорого.

И это одна из причин, почему Bob Basset до сих пор уникален – нас очень дорого повторять.

Люди не понимают, как мы позволяем себе столько вкладывать в свои изделия. А где же барыши, что называется? Но на самом деле все барыши цикличны в данном случае, мы просто стараемся развиваться.

Bob Basset

— Как вы определяете ваши работы, это произведения искусства или это высокая мода, куда ближе?

— Конечно, это искусство. Я буду говорить об этом совершенно уверенно, уже без тени сомнения, как это было, допустим, пару лет назад. Так исторически сложилось, что не мы сами пришли к fashion, не мы обзванивали модные дома и что-то ещё подобное, а fashion пришел к нам.

Я просто работал, отвечал на какие-то коммуникации, и мне пришло письмо с предложением о сотрудничестве.

Все знаковые события, которые произошли с Bob Basset, прошли направление от. То есть не мы им подкидывали наши работы, хотя может быть это было бы правильно, и у нас был бы более легкий и эффективный путь развития, но по факту они сами все к нам пришли.

Это были просто прямые обращения. Но это произошло уже после того, как среда в определенной мере насытилась информацией о том, что мы делаем и как мы это делаем.

— Уже есть обратная связь по выставке «Предметы» в «ЕрмиловЦентре»? Возможно, благодаря ей, у вас, наконец-то, появились харьковские заказчики? Наверняка, они были и до выставки, конечно…

— Новых клиентов выставка пока не принесла. Есть очень большая волна упоминаний. Всё идёт. «Предметы» получают своё распространение. Это важно.

Харьковские клиенты были, но их можно на одном пальце одной руки посчитать, что называется. Был один прекрасный юноша, немножко безумный, он какое-то время был влюблен в то, что мы делаем. Это, конечно, в определенный период очень сильно помогло. Но он куда-то испарился. А так, чтобы кто-то ещё что-то сделал в Харькове, я не помню. Может быть, я забыл кого-то, но со мной обычно такое не происходит.

— У нас есть довольно много байкеров, может они что-то себе заказывали?

— Нет. Байкеры – это прекрасно, я ни в коем случае никому не хочу вешать какие-то штампы. Но в определенной степени у них есть перечень стилистических ожиданий. И всегда есть кто-то, кто это может выполнить.

Мы же стараемся делать какие-то новые вещи. Это одна из самых главных наших идей и концепций: «Делать новые вещи». По-настоящему новые вещи, которых до этого не было в мире. Зачем делать то, что уже сделано 1500 раз. Вы посмотрите на все эти маски и найдете в каждой из них, даже в самой банальной, например «Череп мумии», какую-то новизну, и это факт.

— Когда я смотрю на ваши маски, у меня двоякое впечатление. С одной стороны, от них веет каким-то Средневековьем, может это из-за старинных зеркал в инсталляции на выставке, конечно же. И в то же время, ваши маски как будто из фантастических рассказов про будущее, из две тысячи какого-то там далекого года, который ещё не наступил. Средневековье и будущее, два в одном…

— Среднебудущее…

— Да! Вы можете мои ощущения как-то прокомментировать?

— У меня есть такое правило, что я искренне радуюсь, когда люди находят новые смыслы, свои какие-то реакции. Я же не вложу свои мысли вам голову, и не надо так делать, на самом деле. Зачем, если мир прекрасен и разнообразен? Зачем эти клонирования поведения? Я, наоборот, за новизну опять-таки. Поэтому я всегда приветствую, когда люди тем или иным образом трактуют.

Мне кто-то говорит, что это «Звездные войны». Я отвечаю, что, конечно, это имеет отношение к «Звездным войнам». Хотя те же самые маски из «Звездных войн» я прекрасно могу разложить на составляющие. Это, примерно, из 18 века, потом ещё ранние рисунки Леонардо да Винчи с какими-то его погружательными скафандрами, я покажу детали, откуда всё это пришло в голову художника. Более того, я почти уверен, что даже сам художник не подозревает об этом. Потому что художник занялся каким-то комбинированием, которое у него появилось, как его ощущение. Но мы же понимаем, что все мы видим картинки, мозг эти картинки адаптирует и в какой-то момент происходит синтез и результат. И тут мысль очень простая: «Всё когда-то было». Но не всё так смешалось, как вы видите это сейчас.

«Это, конечно, всё очень красиво, но если мне надо зафиксировать мужика, то я его приматываю скотчем к батарее», — сказала эта девушка, и я осознал великую правду, что, на самом деле, фетиш – это очень личная штука.

Наши вещи в первую очередь должны создавать эмоцию. Человек испытываем эмоциональную связь, когда он что-то узнает, так он устроен. Для меня очень важно наличие реакции. Какая именно реакция, является ли это средневековьем или футуризмом, ретро-футуризмом или техноромантизмом, как я это всё в итоге называю, не имеет прямого значения. Главное, чтобы была реакция. Если ты создал что-то, что не вызывает реакции, задумайся, чем ты занимаешься.

— В ваших работах явно просматривается БДСМ-контекст.

— Ну, вы имеете полное право на это прочтение, ещё раз повторюсь.

— То есть он явный для меня, но не для всех?

— Во-первых, не для всех, это правда.

А во-вторых, я пересекался с БДСМ, как с таковым. Я очень много и долго находился в переписке с людьми, которые практикуют все эти вещи. БДСМ удивительно субъективная штука. Когда-то, когда мы ещё практиковали секс-шоп направленность, я прихожу к девушке, которая занимается коммуникацией в БДСМ-среде, где все друг друга находили, показываю наши вещи. Она посмотрела: «Это, конечно, всё очень красиво, но если мне надо зафиксировать мужика, то я его приматываю скотчем к батарее», — сказала эта девушка, и я осознал великую правду, что, на самом деле, фетиш – это очень личная штука. Для каждого совершенно своя.

Для кого-то нужна маска, чтобы войти в образ, а кому-то достаточно посмотреть на моток скотча и у него сразу всплывет 10000 воспоминаний о том, что с ним было, и у него будет гормональный всплеск, и так далее. Это очень субъективно.

Если вам кажется, что это БДСМ, прекрасно. Если вам это нравится, тем более прекрасно. Я в этом отношении очень рад, что я могу помочь людям найти это удовольствие, найти ещё больше человеческого в себе. БДСМ – это же сугубо человеческая история. Очень сложно сказать, что она…

— Я сразу стала представлять животных в масках…

— Да, которые оденутся в кожу и так далее. Нет, БДСМ это очень человеческое. Не так много предметов, которые делают человека человеком. Я этим горжусь. Меня это радует. Такое прочтение мне льстит. Это же новая жизнь предмета, он не просто стоит в углу. Он для кого-то стал частью истории, очень личной, которую не всем расскажешь.

«Шлем для мотоциклиста». Фото — Виктории Якименко

— В ваших масках такая конструкция, что лицо полностью срыто, абсолютно невозможно рассмотреть, кто в ней. Это специально предусмотрено или случайность?

— Нет, конечно. Что такое маска? Маска – это фиксированная эмоция. Вот, например, шлем, который я сделал для мотоциклиста. То есть это байкер, который регулярно катается на мотоциклах, и это предмет из его частной коллекции. Кстати, в одной из наших масок этот мотоциклист проехал по США больше 3000 км, через так называемую Долину Смерти, по пустыне. Прислал мне жизнерадостную фотографию оттуда и сказал, что всё отлично.

— Она защитные функции выполняет?

— Ничтожные, я так честно ему и сказал. Для того, чтобы сделать защитную, нужно взять какую-то базу, на этой базе настроить все необходимые штуки и потом сделать проверку этого предмета. Есть определенные стандарты. Просто так взять и сделать каску невозможно. Нельзя всё это соблюсти при изготовлении единичного предмета.

Эта маска не только полностью закрывает лицо, но и представляет собой несколько вариантов, как люди в этом будут выглядеть. У нас было много масок, связанных с соединением образов. Но люди как раз не очень любят вариативность. Им нравится вариативность, когда они о ней узнают, но по факту человек склонен принимать одно решение. Не многие люди действительно креативны. И не многие люди могут творчески подойти к осмыслению предоставленной креативности. Но все и не должны быть креативными. Потому что тогда было бы очень дисгармоничное общество, мы бы находились в постоянной угрозе безумия.
Как подсказывает мой опыт, люди склонны принимать готовые решения, в абсолютном большинстве.

— Можно заказать точно такую же маску, как у Сида Уилсона из Slipknot?

— Точно такую же нельзя, конечно. Это логично, пусть они будут его ценностью.

Рисунок Гамлета и маска. Фото — Виктории Якименко

— Все маски в одном экземпляре?

— Для него, да. А если я делаю фанатскую копию, то я специально вношу изменения, которые мы обсуждаем заранее. Вот маска, которую сделали мы, а рисунок Гамлета. Там был достаточно сложный процесс.

— Там ещё спереди было что-то написано?

— Было много чего написано, но в итоге осталось только то, что вы видите. Мы стирали, он дописывал, он не был уверен в решении. Это очень живая работа, как те его уличные граффити, которые то зарисовывают, то что-то ещё, здесь тоже всё это прослеживается.

— У вас ещё нет идеи сделать совместную работу, как стрит-арт Гамлета, только, допустим, он нарисует туловище, а вы сделает голову. И все будут ходить смотреть, фотографироваться на фоне, устраивать экскурсии.

— Мы думали, чтобы он сделал работу с маской в качестве анонса к выставке, но хватило и так разнообразного хайпа, чтобы вызвать интерес.

— Это точно. В день открытия выставки в течении часа невозможно было зайти внутрь, так много пришло людей.

— Это же прекрасно.

— В этой части экспозиции, благодаря старинным зеркалам, кажется, что ты сразу попадаешь в историю.

— И в них есть что-то мистическое, приходишь в эту часть экспозиции, и от этого ощущения уже невозможно отделаться.

— Абсолютно. Я этот эффект придумал достаточно давно. До тех пор, пока всё не сопоставишь, не скомпонуешь вместе, непонятно, как это будет выглядеть. Концепция понятна, но надо было довести объект до полного завершения, чтобы увидеть первый раз как всё смотрится, кто на тебя смотрит монстр или… Вот, это ведь тоже личная история, с чем ты этот предмет ассоциируешь: с монстром, со своей личностью, либо с маской, которую ты примерил. Мы открыты для трактовок.

Огромная толпа, вооруженная палками, кто-то со стволами. Конструкция затеивания конфликта была очень простая: появляется бабушка, которая начинает кричать, хватать, проявлять агрессию. За этим наблюдают 3-5 молодых лбов с палками, они ждут, когда кто-то тронет бабушку. И в этот момент начинается свалка, людей начинают избивать.

— Эти маски включают фантазию.

— Это очень важно. Значит мы правильно делаем свое дело.

— Каждая ваша маска эксклюзивная, так сказать «от кутюр». Не хотите сделать массовое производство? Относительно массовое, ведь если каждая маска будет тиражом 100 штук, это же всё равно будет сумасшедший эксклюзив.

— Я не знаю, у меня никогда именно с массовостью не получалось. Возможно, это не моя стезя, гордиться тут особо нечем.

— Не вдохновляет?

— К сожалению. К сожалению, потому что в этом же больше денег, по идее, должно быть.
Иногда повторять какие-то маски, которые технологичны и понятны, например, как Маска Лошади, для меня это комфортно. При этом даже повторение дарит ощущение, что это хороший предмет. К тому же здесь очень сложная технологическая цепочка, то есть, она абсолютно не очевидна даже для людей, занимающихся кожей очень долгое время.

Не так много людей, которые делают маски такого рода — одна, две мастерские, кроме нас. И это, конечно, тоже вызывает определенную гордость.

— Какая ваша самая дорогая маска?

— Дорогая по деньгам? Были предметы до 5000$ за единицу. А именно маска, где-то 3000 $. Там было очень много индивидуальных пожеланий технического характера, которые приходилось учитывать, долго адаптировать, и клиент был к этому готов.

— То есть цена ваших масок зависит от времени, потраченного на изготовление?

— Самое дорогое, что есть у наших предметов – это время, которое мы на него потратили.
Когда мне говорят: «Это такое дорогое, потому что дорогая кожа?». Я отвечаю: «Нет, конечно, вы что?» Вопрос не в этом, а в том, сколько времени потребовалось. Потому что всё это время надо как-то жить, создавать.

— Ваши маски, мне так кажется, больше для мужчин?

— Почему вы так считаете? Нет, конечно. И девочки есть. Опять-таки, всё очень субъективно. Вам кажется это женственным, а кому-то кажется это мужественным.

— Мне кажется это мужественным.

— Прекрасно. У нас была серия Машрабия, это кружевные, запутанные, двухслойные маски, очень тяжелые в производстве, но при этом с фантастическим эффектом. Красная машрабия есть, в ней снималась Элизабет Бэнкс, актриса-режиссер, известная в частности по «Голодным играм». Лос-анджелесский глянец сделал из этой фотографии обложку в свое время. Так что всё очень хорошо, есть и такие девочковые маски.

— Как вы считаете, сейчас повальная мода на бороду, это связано как-то с желанием спрятать частично лицо?

— У меня?

— Не только у вас. Все же бородатые сейчас, кроме Гамлета. Такие тенденции. Мне кажется, что во всем мире бородатые мужчины.

— Ну, не все. Вы знаете, когда люди говорят, что на них никакие тенденции не влияют, это же на самом деле неправда. Всё на всех влияет, и на меня, наверное, повлияло. Я просто не проследил эту последовательность.

У меня борода имела тактическое решение. Когда происходила революция 2013-2014 годов у нас в стране, и в Харькове были эти совершенно ужасные события, из-за нервов я перестал бриться окончательно. А потом я выходил на площадь, и у меня был очень странный случай. Это был митинг Евромайдана, мы с друзьями там тоже присутствовали. Это была страшная история, когда избивали людей в метро, парню проломили голову… Когда загнали колонну в метро…

— Да, я это хорошо помню, метро «Университет».

— Да. Я не понимал, что я могу сделать физически. Огромная толпа, вооруженная палками, кто-то со стволами. Конструкция затеивания конфликта была очень простая: появляется бабушка, которая начинает кричать, хватать, проявлять агрессию. За этим наблюдают 3-5 молодых лбов с палками, они ждут, когда кто-то тронет бабушку. И в этот момент начинается свалка, людей начинают избивать.

Я понимал, что надо максимально оттянуть этот момент. Я стоял на выходе ко Дворцу пионеров, мой друг с другой стороны пытался вытаскивать кого-то из наших, чтобы мы хоть как-то растворились, ушли. Потому что их было преимущественно больше, у нас не было шансов. Сопротивление было полезно, но только для совести, что называется. Для всего остального оно было очень сильно вредно. Я спрятал ленточки, я не строю из себя героя никакого. Я вижу, что бабушка начала повышать голос, и я ей спокойно говорю, чтобы она уходила. И она отошла. Потом начали выходить эти пацаны, на мне никаких знаков отличия, и я их просто на уверенности начал их оттеснять. Они не понимают, кто я, что я, к кому имею отношение. И я какое-то время сдерживал их.

Потом я понял, что это борода! Я серьезно говорю. Потому что эта тестостероновая составляющая на простейшие умы имеет серьезное воздействие. Я понял, что это какая-то штука самообороны, грубо говоря. Тактическая борода. Ну, и я неплохо выгляжу теперь.

— Я очень люблю бороды.

— Да, совпала мода с тем, что я увидел, что это решает ещё какую-то тактическую задачу.

Серьезно, я не герой, я не дрался, никого не бил. Но у меня был опыт общения с группами, я учился НЛП, я понимал этот механизм, и знал, как его гасить. Полностью его не загасишь, но сможешь какое-то время его нивелировать. Если у вас нет численного превосходства, то можно это сдерживать лишь какое-то время, что даст время людям, чтобы уйти.

У меня со стороны «георгиевских» был друг, и мы этого парня с проломленной головой вместе подняли и вытащили его. Мы расчищали толпу, чтобы донести его до скорой. Ужасная история, вы наверняка слышали про медсестру, которая избивала парня ногами.

— Да, я тогда все новости смотрела. Спала по два часа, всё-время следила за новостями, но я так активно не участвовала. Я трус, плакала дома.

— Я трус тоже. Я шел туда, потому что я знал, что там очень много близких мне людей. Я не знал как, но понимал, что надо им помогать. Я понимал, что как боевая единица я не Ван Дамм, у меня не было иллюзий, что я там раскидаю кого-то, нет. Как сказал Володя Нечипорук, один из организаторов Ukrainian Fashion Week, я с ним дружен, они с женой очень майданные люди: «Ты знаешь, в какой-то момент, ты там продюсер и всё такое, а вот есть квадратный метр, и ты его можешь – всё, занимай. А весь твой бэкграунд, он сзади болтается». Он рассказывал, что они делали в Киеве, всякие баррикады, огонь, через что они прошли. Есть фотография, где они совершенно черные.

— Спустя 4 года, уже даже больше прошло, как сейчас вы видите Украину? У нас, конечно, очень многое поменялось в сознании…

— Конечно, в сознании в первую очередь. В стране поменялось в значительно меньшей степени. Главная проблема, что поменялось значительно меньше, чем все ожидают. Ожидаем не только мы, ожидают иностранцы, ожидает весь мир. К концу этого всего революционного срока, когда Янукович отказался от евроинтеграции, как бы он это всё не обосновывал, у меня пришло глубокое отчаяние.

— Это мы говорим о 2013 годе?

— Да. Я понимал, что не работают демократические институты, сменяемость во власти и всё остальное. Это было глубокое отчаяние.

2013-2014 годы изменили это. Я узнал, что есть огромное количество людей, которым не похер, которым очень важно, чтобы что-то поменялось. Которые после Майдана 2004 года отлично понимают, что смена личностей – это не критерий. А критерием является только одно – появление гражданского общества.

Гражданское общество начало зарождаться и, к огромному сожалению, началась война. Но при этом, как бы это не было страшно, именно она окончательно выкристаллизовала фактор существования гражданского общества в этой стране. Революция так не сделала. Революция так сделала только с небольшой группой людей. А война всем объяснила, кто где живет, что и где стоит, откуда и что растет. Война это сделала. И это ужасно, что Украине пришлось заплатить за это десятками тысяч жизней.

— И мы продолжаем за это платить.

— Да, каждый день счет приходит, каждый день за это платим. И это ужасно.

Но факт остается фактом, в результате мы имеем зачаток гражданского общества, и я очень надеюсь, что всё это будет дальше только развиваться. Старая система будет трепыхаться, она будет делать всё, чтобы ничего не изменилось, но изменения есть. Есть патрульная полиция, чтобы вы не говорили, это наконец-то полицейский, к которому я хочу обратиться, а не полицейский, от которого я хочу убежать.

— Про Гамлета почему вы ничего не спросили?

— Я не знаю…

— Спросите!

— Гамлет говорил, что в 2013 году тоже собирался уезжать во Францию…

— Нет, в Австрию. Ему предлагали резиденцию.

— И он остался, потому что начался Майдан. А иначе он бы сейчас рисовал в Австрии.

— Получается, что так. Гамлет, насколько я знаю, какое-то время не определялся со всем этим, он же жил в своем мире совершенно. Но потом этот мир стал его сильно пихать. Есть очень много вещей, которые он совершенно не афиширует, но он их действительно делал, помогал военным. Он с ними общается. Приютил кого-то, в сложные дни у него жили люди. Он многое чего из этого не афиширует, но он многое делает.

— Я видела, когда перед открытием выставки, журналисты с микрофонами, операторы набежали, и я, естественно, тоже, Гамлет стоял очень растерянный, с видом: «Что здесь происходит?» Видно, что он не любит всё это.

— Он не очень любит, да. Я понимаю, что это необходимо. Делать искусство для себя, это очень странный момент. Мы всё делаем для того, чтобы была реакция. Для того, чтобы она была, мне надо ходить на телеэфиры, давать интервью, повышать количество упоминаний, чтобы люди услышали, чтобы они заинтересовались и так далее.

— Вы давно дружите с Гамлетом?

— Нет. Я с ним дружу где-то 2,5 года.

— У вас столько совместных поездок! То есть вы сразу начали путешествовать?

— Грубо говоря, да.

— Я слышала это шутку, что вы поехали вместе Париж, Полтаву, Перу и теперь подбираете следующее место на букву П.

— Такая шутка была. Сначала был Париж, потом у нас была поездка в Полтаву, у Гамлета там было закрытие выставки. Мы ехали вместе в маршрутке, общались, и в какой-то момент Гамлет говорит: «Так, в Париже были, в Полтаве были, что у нас на П?» Я говорю, что на П у нас Перу. Всё. И купили билеты через какое-то время.

— Вы со своим глобальным мышлением после Парижа и Полтавы решили отправится в Перу?

— Логично же, по-моему. Я не понимаю, почему вы не видите логики.

— Ну, во-первых, до этого были города, а это страна.

— Ну, на П? На П!

— Вы уже планируете следующее путешествие?

— Мы обсуждаем. Гамлет любит форсить, я не очень. Боюсь, когда все мелочи не складывается.

— Я была в Art Area ДК, когда вы рассказывали про свою поездку в Перу, получила массу удовольствия. Вы друг друга с Гамлетом как-то усиливаете, забавляете, поднимаете друг другу настроение. Я очень смеялась.

— Да, да. Мы оба находим в друг друге ценность.

— И вы оба художники. Кстати, вы рисуете эскизы к своим работам?

— Нет. У нас процесс идет от объектов.

— И объект иногда руководит вами?

— Очень часто. Есть такая проблема, что инструмент которым ты рисуешь, оказывает серьезнейшее давление на результат. Не все дизайнеры это замечают. Я вижу, где и как это получилось исключительно потому, что использовались определенные инструменты. Вещь, смоделированная на компьютере почти всегда идеальная.

А то, что делаем мы, у этого нет первичного эскиза, поэтому это очень сложно повторить. К тому же мы чаще всего работаем с естественными материалами, с кожей. Это метал можно сделать одной толщины, одной плотности, и предполагать, что будет вот такой результат, а с кожей это далеко не всегда так. И в итоге, это и позволяет создать какую-то невероятную новизну. И это очень удивляет.

Татьяна Леонова