Экскурсовод и художник Максим Розенфельд: «Жизнь без приключений – это унылая бадяга»

Максим Розенфельд — харьковский художник, дизайнер, преподаватель с 20-летним стажем, наиболее знаменит своими экскурсиями-моноспектаклями. Правдивые истории Розенфельд миксует с  байками и мастерски держит контакт с аудиторией. Сам себя художник называет «рисовальщиком домиков». Он изобразил 55 графических реконструкций харьковских домов, частично или полностью утраченных, для своей книги «Фасады». И сделал 600 рисунков существующих зданий, которые использовал для глобуса «Планета Харьков» диаметром два метра.

Конечно, мы говорили о Харькове, а ещё о Берлине и Мюнхене. Об украинцах и венграх. О рабском мышлении и свободе. О причинах ухода из Худпрома. Вспомнили Майдан 2014 года и поговорили о проявлениях реваншизма сейчас. Разговор с юморным рассказчиком Максимом Розенфельдом вышел серьёзным, жизнеутверждающим и вдохновляющим.

Рассказчиками рождаются или становятся?
Детский сад, «Огниво», школа, «Война и мир»

Фото здесь и далее: Виктория Якименко

 — Для многих вы прежде всего известны как экскурсовод. Вы сами называете свои экскурсии моноспектаклями, театром одного актера.

— Не я называю, другие их называют моноспектаклями, а я не спорю.

— Я знаю, что не всегда приходят за интересными историями, а на вас.

— Я должен сейчас пошаркать ножкой, ах, оставьте… Да, на меня.

— Это опыт преподавания научил вас так держать аудиторию?

— Нет, это было сильно раньше, до опыта преподавания.

Мне было 4 года, я ходил в детский сад. У нас была молоденькая воспитательница, понятно, мне она тогда казалась взрослой тётей, у которой был роман. Тогда мобильных телефонов ещё не было. Я пожилой человек, это было очень давно, 40 лет назад. Её молодой человек звонил на стационарный телефон в детском саду, и она бегала с ним флиртовать по телефону. Но пока она уходила, надо было чтобы маленькие дети не поубивали друг друга. И когда он ей позвонил однажды, она говорит: «Дети, кто знает какую-нибудь сказку?». А у меня был проигрыватель пластинок дома, в Советском Союзе была известная серия грампластинок «Сказка за сказкой», мне их покупал папа. И я целыми вечерами их слушал, телефонов тогда не было, по телевизору мультфильмов показывали очень мало, это была моя замена гаджетов.

Я говорю, что знаю сказку «Огниво» Андерсена. Она говорит: «Максим, вот тебе стульчик, садись рассказывай, я побежала». И она ушла. И видимо разговор у них так хорошо шёл, что я рассказал всю первую сторону пластинки, а на другой стороне была другая сказка. Я мысленно перевернул пластинку и продолжил рассказывать. Я вещал часа полтора перед своими одногруппниками, сокамерниками. Когда папа пришел меня забирать, ближе к концу этого спича, у двери стояли нянечки, воспитательницы и слушали, как я рассказываю сказки.

И поскольку моя воспитательница нашла такую прекрасную возможность сбагрить детей, пока она будет разговаривать по телефону, я стал постоянным рассказчиком сказок в своей группе детского сада. Поэтому к моменту преподавания я уже был…

— Готовым оратором.

— Болтуном языком.

Я раб. Не буду плевать в свое прошлое, и даже в Советский Союз целиком и полностью, но моё поколение и даже чуть-чуть младше, заражено всем этим.

— В школе, наверное, было совсем весело.

— У меня было три школы. На Новых домах по месту жительства 11-я. Потом мы переехали, тоже на Новые дома, 82-я, а потом я ушел в 27-ю, физико-математическую. Художественной самодеятельностью я там не занимался по причине того, что в физико-математической школе нужно было активно использовать другую часть полушария. Приоритет был на физику и математику, а литература, что украинская, что русская, была на третьих ролях. А я честный мальчик, я всё это читал: «Войну и мир», «Преступление и наказание», «Хіба ревуть воли, як ясла повні». И на переменах я это всё быстро-быстро пересказывал в сжатой форме одноклассникам, так чтобы они могли как-то ответить на уроке.

В результате, когда вышел сериал ВВС по книге «Война и мир» 3-4 года назад, мой друг, он живет в Нью-Йорке уже 20 лет, у него американская семья, американские дети, и его американская жена говорит: «Ян, скажи, о чём там речь идёт?» А он ей: «Ты знаешь, мне всю «Войну и мир» Макс рассказывал, надо у него спросить».

— Пересказ, скорей всего, содержал авторское видение.

— Если немножко срулить с юмористической ноты, в жанре рассказа, по-моему, у Карела Чапека есть о том, как человек умел летать, и ему наняли тренера, чтобы он развивал эту способность, брал правильный разбег, правильно махал руками. И после занятий с тренером он разучился летать.

Есть правильные рассказчики, повествователи, экскурсоводы, которые знают, в чём секрет, в чем тайна, как правильно стать, как правильно повернуться, как правильно говорить. Я анализировал не только свою работу, но и своих учителей, пытался узнать, как это устроено, почему гениальным, самым потрясающим рассказчиком был Ираклий Луарсабович Андроников. У него жанр рассказа, когда выжато всё основное и пропущено через грубое, не мелкое сито, чтобы остались глыбы рассказа после всех подробностей. Это очень важно уметь выделить главное, из этого сделать композицию.

Но и это немножко не то. Я 20 лет преподавал в Худпроме, основной мой предмет был «Основы композиции». По сути в консерваторию, в академию художеств, в литературный институт идут за ремеслом: как играть, как рисовать, как писать. Но главный предмет — это всегда композиция. Композиция – она общая, что для рассказа, что для музыкального произведения, что для живописи, что для дизайна, что для архитектуры. И в данном случае важнее не главные зерна смысла, которые ты через грубое сито отбираешь, а то как ты из этих кусков сложишь, сделаешь главную вещь, композицию.

«Мы не рабы, рабы — не мы»
Худпром, Ветхий Завет, Берлинская стена

— Я знаю, что вы любили преподавать. И любовь была взаимной со стороны ваших студентов. Сейчас вы больше не преподаёте?

— Да, 2 года уже.

Почему? И мои студенты, и мои друзья, и мои бывшие коллеги говорили понятные вещи: «достали», «достало», «всё плохо», «денег мало», «зачем тебе оно надо, когда ты с экскурсиями просто ого-го». Это всё мелочи, к которым за 20 лет можно было привыкнуть. У меня были очень комфортные условия. В последние годы меня вообще не трогали коллеги. Зачем было уходить?

Тут есть два очень больших и важных момента. Первый момент, как вы сказали, Таня, я любил это делать. Но любовь, она такая штука, что иногда имеет свойство заканчиваться. Она в тебе заканчивается. Не любовь к преподаванию, а ощущение, что ты делаешь что-то правильное и хорошее.

Сейчас опять будет не юмористично, а серьёзно. Я понял, что я не хочу никого ничему учить. Что это достаточно серьёзная и ответственная миссия, как у Моисея, который 40 лет водил евреев по пустыне, чтобы выйти из Египта. Зачем 40 лет? Чтобы поколение, рожденное в рабстве вымерло и родилось поколение свободных людей, которые не будут заражены этим рабством. История в Исходе – это не история исхода из Египта и прихода в Израиль. Это история о преодолении рабства внутри себя. Сам Моисей не вошел в Израиль, потому что он был рабом, несмотря на то, что сам это всё затеял. Точнее, Бог это затеял, но его устами, руками, ногами был Моисей.

Мой младший сын спросил: «Хорошо, папа, я понимаю логику. Но ведь эти дети, которые родились уже в пустыне, они всё равно были в окружении рабов, со своими родителями, родственниками. И значит пока они были вместе, они же тоже от них перенимали это рабство, это же были их учителя, они им передавали свой опыт». Очень классный вопрос, я от него не ожидал, что он это заявит.

Это всё равно работало. Если верить Ветхому Завету, Книге Исход, они воспитали совершенно других людей, несмотря на то, что сами были это всё передающими. Но я раб. Я не буду плевать в свое прошлое, и даже в Советский Союз целиком и полностью, но моё поколение и даже чуть-чуть младше, оно заражено всем этим. И продолжая студентам, своим детям передавать свой опыт, даже опыт 90-х, нулевых, мы тем самым навязываем им свою картину мира.

Я, хочется надеяться, даже в пиковые моменты своего преподавания делал это намного меньше, чем подавляющее большинство моих коллег, причем не только в Худпроме. В том числе поэтому я был любим и ценим своими студентами. Но всё равно ты участвуешь в репродуцировании продолжения этого рабства. Я не хотел больше этого делать.

Это отчасти связано ещё со своими собственными детьми. Когда моя старшая дочь закончила 11 класс, через неделю я ушел с работы. Её освобождение от этого стало моим освобождением от: «Учись, учись, клепай мозги себе, потому что я так вёл себя».

А вторая часть честного ответа на этот вопрос, когда я уходил, за пару дней до этого я был в Берлине. Берлин я очень люблю, даже на кепке моей написано, что я Берлин очень люблю. Берлин – это город свободных людей при колоссальной несвободе его сложной биографии, особенно в 20 веке. И тем не менее, он дает ощущение свободы. Я был в Берлине на концерте Роджера Уотерса, когда он спел «Стену», я расплакался. Это было со мной впервые в жизни, я буквально зарыдал. Концерт проходил недалеко от Истсайдской галереи, то есть Берлинской стены.

Он спел «The Wall», я расплакался. И я понял, что одно из моих страстных желаний – это желание свободы. Работая в Худпроме, в Университете, в Архитектурном бюро, ты очень несвободен. Ты очень зависим. Зависим от начальства, от распорядка, приказов, программы-шмаграммы. А я мечтал о независимости долгие года. И я понял, что следующий кризис среднего возраста надо разрулить таким образом. И я ушел.

Саржин Яр

— Это решение могло ещё быть связано с тем, что вы были не согласны с программой, которую приходилось преподавать студентам?

—Танечка, я уже сказал, что мне на самом деле были даны такие комфортные условия последние годы, что, в известных пределах, я мог делать то, что хотел. Я был бунтарем, революционером, ломавшим программу, начиная с 98-го года, первые 5-10 лет своей преподавательской деятельности. Со многими студентами мы дружим и общаемся по сей день. Я был революционер, а они — главные инструменты этой революции, потому что я же их работами, их учебой эту революцию совершал.

В последние годы я, может быть, привык к этим проблемам, может, я не обращал на них внимания… Об этом скучно говорить сейчас. Тогда, в 2001 году, я бы, наверное, на этот вопрос ответил: «Да, у нас здесь просто вопиющее безобразие, эгэ-гэй, надо всё перестроить».

Сейчас, во-первых, многое изменилось, много довольно хорошего. Очень ко многому я привык, я научился не спорить, а просто делать свое дело. Так что нет, это бы не стало причиной для ухода.

Если бы это была причиной, я бы, например, уйдя из Худпрома, с легкостью пошел бы к вашему интервьюеру Олегу Дроздову в Харьковскую школу архитектуры, они предлагали. И я бы преподавал там. Но причина не в этом. Я хоть этим, хоть тем, хоть каким угодно студентам с любой программой не хочу давать свой опыт, вот этому поколению.

Читайте также: «Для площади Свободы есть лучший сценарий, чем самая большая парковка в центре», — архитектор Олег Дроздов

— А где же им его брать? Учиться на собственном опыте?

— А всегда учишься на собственном. Есть очень разная форма предложения этого опыта. То, что я делаю на экскурсии или на лекции, я рассказываю историю. Можно также книжку прочитать. И дальше у тебя включается самоанализ, ты проецируешь на себя, насколько это твоё, насколько это применимо к твоему опыту.

В чем отличие университетского преподавателя от школьного учителя? Учитель учит, это навязываемая форма. Преподаватель предлагает, можешь брать, можешь не брать. Тем не менее система школы высшей, университетской, академии, неважно, она всё равно навязывающая.

Экскурсии, допустим, лекции, какие-то модные интерактивные штуки, это всё равно форма предложения, рассказа. И ты точно также можешь много чему научить в этой форме. Но моя совесть по крайней мере чиста.

Что касается Худпрома, что касается ХША и любого прикладного учебного заведения — есть стадия ремесла. Оно очень консервативно всегда. Тут нельзя допускать слишком много вольностей, и даже не надо бояться передавать свой негативный опыт дальше. Грубо говоря, как паять, строгать, пилить, как затачивать карандаш, как правильно накладывать штрих, как клеить макеты – это вещи консервативные, традиционные, ремесленный уровень. Это я могу и сейчас преподавать, это я могу и сейчас делать. Но, во-первых, мне это не предлагают.

А во-вторых, ну, наверное, если мне вдруг резко захочется передать свой опыт ремесленных навыков, рисунка, макетирования или еще чего-нибудь, что я много лет вел и хорошо знаю, массу народа научил этим азам ремесла, я, думаю, соберу групку и научу их тому, чему захочу. Но нет же необходимости нести этот светоч знаний.

Надо идти на экскурсии к Максу, потому что там прикольно знакомиться с девушками. Они у него все качественные и свободные.

— Вы его достаточно долго несли. Возможно это просто перерыв?

— Это звучит как преподавательский климакс, извините)) Не надо обольщаться, закончилось, значит закончилось, что за перерыв?! ))) Всё!

Но с другой стороны, как я сказал про любовь, которая заканчивается в отношениях между мужчиной и женщиной, бывают моменты охлаждения, паузы, такое бывает. У меня, тфу-тфу-тфу, всё хорошо, но в принципе такие ситуации бывают и люди расходятся, сходятся. Нельзя делать то, что тебя перестало радовать.

— Это уже про честность с собой получается.

— Да, это про честность с собой.

«Сволочь всё равно лечить надо
«Салтовская весна», реваншисты, «Град обреченный»

— Экскурсиям скоро будет 10 лет. Не надоело?

— Сейчас девять, значит ещё год.

Мне очень сложно сказать, потому что продолжая тему про честность с самим собой, то, наверное, надоело. Но тут еще момент, который связан с карантином, с паузой. Я в себе это чувствую каждый раз, когда начинается сезон. Я думаю: «Ну, сколько ж можно?! Уже должно тошнить от этого!».

Но это как и с преподаванием было. Когда приходишь на первый курс, ты им рассказываешь те же самые вещи, это заведенная пластинка из года в год одна и та же, тем более если речь идет о ремесле или об экскурсии. Но приходят новые люди!!! Приходит человек, который слышит это первый раз и у него так загораются глаза, что ты понимаешь: «Ну, кайф же, ну елки-палки! Какое нахрен надоело?!».

Поскольку сейчас пауза и у меня нет новых людей, этих глаз, этой обратной реакции, я в такой печали. Мне кажется, что эта тема уже исчерпана. Но посмотрим. Когда карантин даст послабления настолько, что можно будет проводить экскурсии, попробуем. Если появятся эти новые глаза и новые люди, и меня оно так же вштырит, значит всё продолжится. И никто, ничего, никуда не надоело.

(На момент публикации этого интервью Максим Розенфельд возобновил экскурсии и, по его словам, драйв вернулся, потому что вернулись люди).

— На ваши экскурсии уже по 100-150 человек приходит.

— Рекорд был прошлым летом 2019 года 305 человек.

— О, господи!

— Это не о, Господи, это эге-гэй!

— А теперь лайфхак для тех, кто уже исчерпал весь ресурс тиндера, как источника знакомств.

— Одна моя знакомая у меня на странице в фейсбуке рассказала, как услышала обсуждение двух ребят: «Надо идти на экскурсии к Максу, потому что там прикольно знакомиться с девушками. Они у него все качественные и свободные». И там уже пошло обсуждение, что мои экскурсии – клондайк для пикаперов. Ведь где можно знакомиться? В театре? Но там все сидят по своим местам. В кино темно и туда уже идут кино смотреть, а не знакомиться. А тут на свежем воздухе, светло, видно, можно рассмотреть, с разных сторон обойти. И кроме того, они же не просто стоят и слушают, а еще с места на место переходят. И в момент перехода с точки на точку как раз можно подкатить. И дальше продолжаются комментарии и одна барышня говорит, что знает две супружеские пары, поженившиеся, которые познакомились на экскурсии у Макса.

— Я приходила на экскурсии, знакомиться мне было не актуально, видела эту огромную толпу и уходила. Но зато слушала достаточно много ваших лекций. Например, вы выступали на «Салтовской весне» на Тракторостроителей год назад. Публика была довольно специфическая, там были и дети, и люди, которые никогда не были на ваших экскурсиях и даже про них не слышали. Зал полутемный, свет на сцене, но было ощущение, что вы каждого человека в этом битком забитом зале слышите. Какая-то короткая реплика с последнего ряда и вы уже отреагировали шуткой.

Многие лекторы, что-то рассказывают, увлеклись идеей и всё, они уже не видят, кому они это рассказывают. У вас не так. Полный контакт с аудиторией, даже если это пару-тройку сотен людей. Как вы выхватываете отдельных людей, как вы постоянно обращены в зал?

— У меня когда-то было интервью и там последний был блиц: «Мы бы удивились, если бы узнали, что Максим Розенфельд умеет…» Ответ: «Максим Розенфельд умеет молчать». Поскольку у меня, все знают, репутация болтуна, рассказчика, говоруна, что я могу три часа без передышки на экскурсии рассказывать, многие думают, что я всегда такой. Ни фига! Я очень молчаливый человек. Как комики, это очень грустные люди на самом деле.

Я очень молчаливый человек, потому что чтобы быть хорошим рассказчиком, надо быть хорошим слушателем. Я же должен откуда-то брать свои истории.

Экскурсия – это на 40% Википедия или какие-то другие источники, а на 60% истории из жизни моей, вашей, с этой «Салтовской весны». Это называется ходить в поля.

Один из моих самых любимых писателей — Бабель, который при полнейшей противоречивости его восприятия этой самой жизни, специально погружался в самый трешак, потому что нельзя взять из книг, нельзя взять из источников, нельзя взять из Википедии, если бы она была в его время, истории для своих рассказов. Их можно брать только из жизни. И поэтому такой особый язык. Каждый рассказ, что одесский, что из «Конармии» – это скульптура литературы. Надо брать из жизни, надо уметь слышать. Потому что ты не сможешь ничего рассказать, если будешь слышать только себя. Как это делать? Стараться. Надо реагировать.

Хороший пример с «Салтовской весной», один из тысячи подобных примеров. Для меня снобизм и чванство – это ужасный недостаток. Потому что можно сказать: «У нас экскурсии для центровых пацанов. Но мы делаем исключение для ХТЗ и Москалевки, это такие особые, кассовые районы. А на Салтовке, ну что? Вот ещё, пойду я на какую-то Салтовку, в этот Дворец пионеров».

Читайте также: Режиссер театра «Прекрасные цветы» Артем Вусик: «Пожалуйста, хватит бояться своей некрасоты»

— Что значит на какую-то?! Вы видели этот Дворец пионеров на Тракторостроителей?

— Не то что видел, я его изобразил в полный рост на Глобусе Харькова.

Дело не в этом. Могу рассказать довольно личную историю. В 2014 году, когда начиналась война, у меня в Худпроме был второй курс, в котором больше половины моих студентов, дети же, 18 лет, были либо из Крыма, либо из нынешних уже ЛНР и ДНР: Горловка, Макеевка, Енакиево. Я сейчас не абстрактно говорю, Люда – она из Енакиево, Галя – она из Макеевки. И вот это всё происходит. Начинаются все эти разговоры, разделение на своих и чужих. Что это за треш, что вы вы вообще такое говорите?!

Есть две профессии на земле, минимум две, в которых понятия свои-чужие нет. Это врачи и учителя. Учить и лечить надо всех, вне зависимости от их места жительства, национальности, возраста, взглядов, политических убеждений, характера. Сволочь всё равно лечить надо, и всё равно учить надо. Более того, и слушать надо всех. Слушать надо и гопника, и преступника, и доктора наук, причем одинаково. К ним надо прислушиваться. Потому что они люди, и слушать надо людей.

Это опять же про честность с самим собой. Ты даже знать не должен откуда они, чего они, твоя задача учить их.

Треть населения города живёт на Салтовке. Конечно, туда надо идти и, конечно, надо выступать.

— Про 2014 год. У меня есть знакомый, который был на харьковском Майдане. Как раз тогда, когда, как вы говорите, самый треш начался, в феврале-марте. Вечером он на Майдане, а утром надо на пары. И когда он в Каразина приходил в синяках, после столкновения с титушками, то на вопросы преподавателей говорил, что занимается боксом. Потому что некоторые преподаватели были откровенно пророссийских взглядов и не стеснялись давить на тех студентов, кто эти взгляды не разделял.

— Было много всяких эпизодов. И говоря о людях, преподаватели точно такие же люди и на них точно так же влияют их взгляды, их убеждения, их философия. И они тоже имеет право ошибаться, как и любой человек. И при этом они остаются людьми.

Есть вещи, которые недопустимы с точки зрения профессиональной этики. Это как раз то, о чем вы говорите. За это человека наказывают, увольняют с работы. Это нарушение этических норм. Но иметь взгляды другие – не противозаконно. Более того, всё, и в том числе Майдан, об этом: чтобы мы, каждый, мог иметь свою точку зрения, и чтобы тебе за эту точку зрения – ничего.

«Я не согласен со своим оппонентом, но я погибну за то, чтобы он имел право высказаться».

— Сейчас, спустя шесть лет после Революції Гідності, часто можно услышать, что «реваншисты повылазили».

— Я сейчас скажу, наверное, очень непопулярную вещь. Монополизация любой точки зрения – одинаково опасна. Очень опасно забронзоветь, очень опасно почувствовать себя абсолютно правым. Не в смысле правым-левым, а правотой обладающим.

Реваншисты не повылазили, они и были, просто сидели тише до этого. Кто-то, конечно, уехал, кто-то погиб, а кто-то не уехал и был здесь. В 2014 году, когда началась не Революция Достоинства, не война, а активный срач, иначе это не назовешь, это уже устойчивое выражение, мне один знакомый, очень уважаемый мной человек говорит: «Откуда взялись все эти мудаки?» Они не взялись, они проявились. Никто ниоткуда не вылазил, Таня. Просто в какой-то момент кто-то расслабил булки. А оно ж никуда не девается, это просто момент проявления, индикация.

Точно такая же опасность, у проукраинских сил, назовем это так, забронзоветь и почувствовать свою абсолютную правоту – это ужасно и ничуть не меньше опасно, чем противоположная точка зрения. Очень полезно воспринимать критику в свой адрес.

Отвечу на ваш не заданный вопрос, который, возможно, у вас в списке есть: «Какой ваш любимый писатель? Какие книги вы порекомендуете?». Я понимаю, что это звучит очень банально, но братья Стругацкие — это же не про писательство и даже не про визионерство, не про футурологические модели, это про философию рабского поколения нашего, и наших родителей, и не только нашего, но и о ХХ веке. Это вообще про философию и жизнь людей, и попытки преодоления этих проблем. И в «Граде обреченном» очень-очень моделируется вся эта ситуация.

— Я как раз именно об этой книге думала, слушая вас. Пару месяцев назад её только прочитала.

— Там тоже победила, условно говоря, революция. И спустя пару лет как забронзовели, как величественны стали все эти недавние революционеры, борцы за достоинство и всё хорошее против всего плохого. Им очень важен был какой-то Изя Кацман, который всегда будет не то чтобы против, а будет им напоминать, что ребята, что-то вы как-то обмудачились и ничем не стали отличаться от своих оппонентов.

В реваншизме есть один очень хороший момент – это встряска и напоминание людям, любым, что не надо выходить на пенсию. Вспомните о себе. Ничего в этом плохого нет. Нужно себя подбадривать. Иначе будет болото, самодовольное и самолюбивое.

«Революция – чудесно! Война – прекрасно! Кризис — замечательно! Карантин – офигенно!»

— Недавно попалась картинка в фейсбуке. К монаху пришел ученик и тот ему говорит: «Ти мусиш привчити себе до смиренності». А ученик ему: «Вчитель, я вже третє життя поспіль народжуюсь в Україні».

— Хотите я опять скажу не популярную вещь?

В Европе есть три страны слова гимна которых очень страдальческие. И Украина, и Польша, и Венгрия говорят о себе нечто подобное: «Я вже третє життя поспіль народжуюсь в Угорщині».

Венгрия – страна колоссальной трагедии, не буду сейчас читать лекцию про историю Будапешта, но поверьте, там есть. Польша тоже, три раздела, жуткая история, когда Гитлер со Сталиным её раздербанили, уничтожили страну, когда у них только-только начался ренессанс, хоть и со своими тараканами. Но постоянное расчесывание комплекса жертвы — это путь в никуда.

Ну и что что ты три життя поспіль народжуєшься в Україні? Что тут такого? Пожалейте ноги мои босые. Ще не вмерла.

Радоваться надо! Я третє життя поспіль народжуюся в Україні!!! Це ж чудово! Це ж цікаво!

Про то же самое, но другая мысль. Когда мне на карантине стало совсем грустненько, для себя и для своей семьи я принял решение – жизнь надо воспринимать как приключение. Если она будет сытая, размеренная, благополучная, спрогнозированная, то я вас вітаю, ви народилися у Канаді і все у вас чудово. Вас даже, тфу-тфу-тфу, коронавирус не зацепит. А якщо ви народились в Україні – это будет приключение. Ну так это ж интересно! Вы жили, вы преодолевали. Раз пи**ец – клево, мы умеем с этим бороться! Второй раз пи**ец – мы и с этим умеем работать. Революция – чудесно! Война – прекрасно! Кризис – замечательно! Карантин – офигенно! Это же здорово, это же жизнь. А что вы хотите, чтобы было всё это: «Он не заслужил свет, он заслужил покой».

— Карантин первый месяц и правда воспринимался как что-то такое интересное, необычное.

— Нет, у меня было иначе. Я прилетел со своей группой из Барселоны на последнем самолете 13 марта. Я должен был через две недели лететь с большой группой в Будапешт. Потом в Мюнхен. А неделю назад я должен был вернуться из Гамбурга. Поэтому нет, не воспринималось как что-то прекрасное.

Но я решил, что не треба терпіти, треба получать удовольствие. Это же смешно.

Из моей лекции о Будапеште, когда я рассказываю об их чудовищной истории, у них ещё одна колоссальная проблема – они чужие на этом празднике жизни. Язык и культура у которого нет ни одного родственника во всей Европе. Может быть финны, но это очень далеко. На самом деле они из-за Урала пришли в эту Венгерскую долину. И они чувствуют одиночество, в отличие от нас и поляков, например, и белорусов. Они одни здесь, их никто не понимает, у них имена непонятные, у них ударения все на первый слог и гимн про страдание, печаль и грусть.

Я очень люблю Германию, обожаю, восхищаюсь и уважаю, но лица у людей всё время озабоченные. Вроде бы всё хорошо, а лица ответственные и озабоченные. У нас всё очень плохо, но народ всё время на позитиве.

Читайте также: Сергій Жадан: «Українці – це суспільство без шкіри, нам варто перестати боятися і бути впевненими у собі»

— Вы считаете у нас веселый народ?

— Конечно! Посмотрите на лица людей? Не жизнь же, а говно! А на лица?! Да ёлки-палки, всё хорошо!

А венгры? То же самое, всё плохо. Но они такие жизнерадостные: кухня, песни, термальные источники. Что ещё нужно для жизни? Знать, что ты уверенно встретишь старость? Да ну ее на хрен, ту старость! Надо сегодня жить с удовольствием. Не терпеть, а получать удовольствие от жизни. А жизнь без приключений – это унылая бодяга.

— После этой вдохновенной речи у меня стали детали вокруг прорисовываться, я заметила, что трава красивыми кустами растёт. Всё просто преображается!

— Саржин Яр после реконструкции 2019 года просто супер. Я был во многих ландшафтных парках в той же Германии, классно сделанных, Английский сад, Вест-парк и Олимпийский парк в Мюнхене. Мы с дочкой Соней ездим здесь на великах и она говорит: «Я обожаю Мюнхен с его парками, но здесь круче». Он реально офигенный.

— А как же так получилось? Ведь Саржин Яр кардинально отличается от хваленого Парка Горького и тем более от Сада Шевченко.

— Я хочу даже поговорить с кем-нибудь в горсовете, кто автор этого парка.

(Примечание: Руководитель проекта реконструкции Саржиного Яра архитектор Ольга Клейтман).

— Харьков оказывается может быть и таким. И ему это очень идёт.

— На самом деле, опять же, точки зрения и мнения очень разные, в продолжение рассказа про реваншизм. Парк Горького – это другой тип ландшафтного дизайна, другой тип решения задач, хваленый и, точно также, сильно критикуемый. Кто-то считает, что это кич и безобразие. Есть очень разные мнения.

Главные качества Харькова и Берлина – это город очень разных людей. И должно быть и такое, и такое, и такое. В этом тоже приключение, в этом тоже многообразие жизни. Если все будут не реваншисты, тоже будет скучно. Должно быть разное. Должны быть дети, которым нужны аттракционы, а дедушкам и бабушкам нужно водить туда своих внуков. И должны быть девочки на прыгалках и я на велосипеде в Саржином Яру.

— Еще тут йогой занимаются и моржуют.

И даже по поводу Саржиного Яра я слышала критику, что реконструкцией очень нарушили экосистему, дикие животные убежали в лес, птицы перестали вить гнезда и так далее.

— А карантин продолжался так долго, что дикие животные вернулись.

Нет, я не думаю, что прямо всё так нарушили. Когда год назад был пожар в Нотр-Даме все давали советы парижским пожарным, критиковали, что они неправильно тушат собор. Где машины, где лестницы, где брандспойты? Не надо учить пожарных, это их работа. Оказалось, что они делали всё очень правильно. И если бы все эти диванные комментаторы сделали бы так, как советовали, то сначала он бы сгорел, а потом бы его залили водой.

Профессионал должен делать своё дело, если он знает, что он делает, и не реагировать на условный фейсбук.

Садово-парковое искусство – это другой жанр дизайна и архитектуры. И хотя у нас тоже всё это было, и когда я учился, и когда я преподавал, но это настолько другая квалификация, отдельная профессия, что я в этом ни черта не понимаю и комментировать нарушили экосистему или нет я не могу. Я вижу, что даже для прокладки дорожек, скамеек очень грамотно поработали с ландшафтом. Мы с вами сидим на холмике – это же насыпной холмик, его не было. Велосипедные дорожки огибают деревья, вместо того, чтобы их резать. Да, много и порезали. Но каждый садовник знает, что дерево нужно обрезать, иначе оно вырождается и умирает. Большинство деревьев, в том числе здесь, были заражены омелой и их надо было пролечить.

Сама история Саржиного Яра — в процессе постройки жилой площадки № 1 Павлого Поля, он возник в результате субботника по сути. Это отчасти байка, отчасти правда. Это был естественный гражданский порыв создать рекреационную зону. И он зажил собственной жизнью. Не было серьёзных расчетов, планов. Он стал рекреацией жилмассива Павлово Поле, и за 60 лет его существования только преобразился. Деревья разрастутся и дальше, трава поднимется выше, белочки прибегут в большем количестве.

Тут ещё ситуация отягощается тем, что из когда-то маленького частного сектора, Шатиловка, улица Минская, всё, что над нами находится превратилось в новую жилую зону. И это вызывает критику и раздражение, что тут, бах, и появились жилые дома. Аналогично Сокольникам, по сути дела. Но результат какой, здесь комфортно, классно, куча людей и здесь не то, что не стыдно, здесь прикольный объект города.

Почему Харьков – Берлин?

Саржин Яр

— Может ли Харьков быть интересен для туристов, чтобы они целенаправленно приезжали именно к нам, а не во время командировки заодно посмотреть? У нас же теперь столько парков.

— Надо понять, какой город чем берет? Просто ради парков люди не поедут. Мы просто логистически так расположены, что вряд ли. В Прагу не едут ради баров и ресторанов. Туда едут, потому что это открыточный средневеково-ренессансный европейский город, глянцевая картинка. В нынешнюю Прагу именно поэтому многие не едут, потому что это слишком холеная туристическая видовая вещь, в которой нет реальной жизни.

— Как в Берлине, например.

— Как в Берлине, например. А Харьков – это полная противоположность Праге и ближе действительно к Берлину. Я об этом много раз говорил.

Почему Харьков – Берлин? Потому что Берлин – город живой, город молодой жизни, баров, дискотек, экспериментов. И связано это с тем, что это город свободных людей и свободной жизни. А Харьков за счет его концентрации такого количества ВУЗов – город студентов.

На мой взгляд, главной привлекательной стороной города является именно это огромное количество молодежи, которая создает свою среду. Опять же, очень разную: и гопничков, и реперов, фестивалей, культурных проектов, заведений. Ради парков в Харьков поедут вряд ли, а ради тусы скорее всего. Но опять же, кто это будет? Это не будут пенсионеры, это не будут альпинисты, это будут тусовщики.

Когда два года назад американец Петер Сантенелло был в Харькове…

— Он снял ролик!

— Это был самый лучший ролик о Харькове, супер-рекламирующий город, который вообще можно было снять.

О чем этот ролик? Он об архитектуре, и там есть Госпром у него и много всякого, но, в первую очередь, он о колоссальном количестве молодых людей, которые здесь есть. И он просто нашел нормальный молодой студенческий свободный город в людях, опять же, а не в зданиях и не в парках.

— Почему вы не делает экскурсии по Харьковской области?

— Это про лукинг, а не про листинг. Не надо грузить себя подробностями про Кенингов , которые эту Шаровку шарили или что такое Кицевская пустыня. Что там рассказывать? А вот чисто эмоции от нахождения в этой пустыне-танковом полигоне без того, что тебе в уши всё проговаривают, наверное лучше. В общем, я там не нужен. Там сама природа, само место себя лучше продаст.

У меня был такой опыт не в Харьковской области, а в Мюнхенской области. Там есть знаменитый замок Нойшванштайн, поездка туда занимает целый день. И ты пока едешь, за 40 минут всё, что нужно расскажешь. А дальше этот замок, этот черный лес, этот мост через ручей – это уже на уровне твоего индивидуального восприятия. Нужно заткнуть в себе рассказчика и дать человеку испытать собственные эмоции.

Иногда нужно уметь молчать, а не всё время трындеть.

— Я тоже очень сильный болтун, иногда сложно заткнуться. Но когда я на природе, хожу в горы, на байдарки, я там больше молчу. Я даже не понимаю почему.

— Оно ж просто обесценивается сразу, как только ты открываешь рот . Нет слов, которые должны передать то, что ты внутри чувствуешь. Молчать честнее.

Текст Татьяна Леонова. Фото Виктория Якименко