«Для площади Свободы есть лучший сценарий, чем самая большая парковка в центре», — архитектор Олег Дроздов

Олег Дроздов – ведущий архитектор и основатель харьковского архитектурного бюро Drozdov&Partners. Окончил Харьковский строительный институт. В 2017 году открыл Харьковскую школу архитектуры, где обучаются студенты со всей Украины. Под авторством Олега Дроздова в Харькове построили уже десяток зданий, в том числе торговый центр Ave Plaza. Самый громкий его проект – Театр на Подоле в Киеве.

Интересен ли Харьков для туристов? Кто учится в ХША? Мечтает ли Олег Дроздов о карьере главного архитектора города? ХАТОБ – кладбище строительных материалов или находка для города? Обо всем этом, а также о декорациях к спектаклю харьковского театра «Прекрасные цветы» и финансировании суперсовременного проекта по реконструкции Литературного музея, мы и поговорили с Олегом Дроздовым. 

Харьковская школа архитектуры

Здесь и далее фото: Виктория Якименко

— Главный украинский тренд в отношении исторических зданий- это когда вместо арочных окон делают прямоугольные пластиковые, а освободившееся пространство кирпичом закладывают. Вам в Харьковской школе архитектуры все удалось сохранить. Не было соблазна, как у архитектора, это «старье» переделать?

— Начнем с того, что мы приняли этот дом уже в таком чудесном состоянии. Вся реконструкция с адаптацией под новые функции была совершена в конце девяностых первыми новыми владельцами, Юрием Рынтовтом и Инной Богословской. Здесь была проделана очень кропотливая работа, с невероятным вниманием, любовью и бесконечным качеством.

Получилось так, что у многих людей, которые получили образование, архитектурное или нет, были самые разные мечты, но не было никого, кому бы они эти мечты доверили.

Мы до сих пор живем в этом доме и мало, что тут меняли. Все изменения, которые произошли, когда появилась Харьковская школа архитектуры, связаны с улучшением эвакуации, пожарной безопасности и какими-то очень мелкими деталями. Всё, что вы видите, это кропотливый, дотошный, долгий, изнурительный труд, который был проделан ещё в конце девяностых. У здания большой запас качества, поэтому оно так хорошо выглядит сегодня.

— Дом в девяностые отреставрировали, то есть здесь оригинальные двери…

— Это всё новое, спроектированное и изготовленное в 90-е годы. Здесь же в подвале находилась мастерская, в которой всё изготавливалось.

Мне сейчас сложно судить, вы можете обратиться к автору, Юрию Рынтовту. Я не знаю, что было интерпретацией оригиналов, что сохранилось, а что возможно сделано по новым эскизам. Я этих доподлинных, точных историй не знаю.

— И вы в этом историческом здании ХlХ века осуществляете самые новые проекты родом из ХХl…

— Да, это сложно, потому что среда твоего обитания всегда как-то на тебя довлеет. И, конечно, для современной школы очень хорошо, когда это «что-то» — никакое, не имеющее никакого качества. Например, до недавнего времени, одна из лучших школ мира, лондонский Bartlett находился в совершенно безликом конторском здании начала 70-х. И тем выгоднее выглядело всё то, что происходило внутри этой замечательной архитектурной школы.

— Ваша школа работает больше двух лет. Наверное, уже можно какие-то промежуточные итоги подводить. Какие главные достижения? Все ли задумки, которые первоначально планировались, удалось воплотить?

— Школа – это прежде всего процесс. И, конечно, подводить итоги можно будет тогда, когда ученики школы начнут учить новых студентов. Это феномен завершенного цикла. Тогда школа окончательно вступит в свои права, как университет, как место передачи и аккумуляции знаний, это крайне важно.

Но совершенно точный итог — это то, что при правильной программе, при интересных учебных сценариях, студенты получают очень разнообразные и глубокие компетенции. И я могу сказать, что меня всё время охватывает легкая зависть, что у них есть такая жизнь, такая атмосфера. Они быстро накапливают умения, знания, они дискутируют, работают руками, проектируют, думают. Это такое поле, в котором все очень мотивированы и, соответственно, результаты впечатляющие.

— У вас есть опыт работы со студентами, которые уже закончили ВУЗ по специальности архитектор и теми, которые пришли с нуля. Они занимаются отдельно или вместе?

— Получилось так, что у многих людей, которые получили образование, архитектурное или нет, у них были самые разные мечты, но не было никого, кому бы они эти мечты доверили.

Если тщеславия на какой-то процентик-два больше, оно становится ядом, который начинает отравлять сознание, и человека можно через какое-то время не узнать.

Некоторые из них состоялись в других профессиях и дисциплинах, кто-то понял, что хочет заниматься архитектурой, но то, чего он ожидал, не получил в нашем государственном образовании и начал свой путь либо почти заново, либо совсем заново. Многие люди, имеющие самое разное образование, пришли к нам воплотить свою мечту стать архитектором. У нас таких практически половина на первом и на втором курсе: тех, кто имеет опыт и высшее образование в других областях и дисциплинах. Есть и те, кто пришел после школы, кто готовился к этой профессии.

За счет этого сформировалась крайне важная педагогическая модель, в которой студенты разных поколений в одной аудитории передают друг другу разный опыт, иногда житейский, помогающий пройти какие-то критические моменты. Молодые студенты гораздо более раскрепощенные, креативные, у них более открытое сознание. И это создает такую невероятную полифонию из которой складывается Харьковская школа архитектуры.

— Есть такая же школа в Киеве, или я что-то путаю?

— У нас есть филиал, который занимается подготовкой, подготовительные курсы. Мы готовим абитуриентов для Харьковской школы.

— А какой срок у них?

— 1 год. Например, у нас на первом курсе киевлян сейчас половина.

— У вас здесь занимаются только украинские студенты?

— Да. Но со следующего года мы планируем набор иностранных студентов.

— Преподавание будет на английском?

— Нет. Будет на русском и украинском. На английском проходит часть лекций, где-то до четверти занятий.

— То есть это будут иностранцы, которые владеют русским языком в том числе.

— Ну да. Есть большой интерес к нам из постсоветских стран: Грузия, Азербайджан, Казахстан, Узбекистан, Армения.

— Были существенные сложности, с которыми вы столкнулись после открытия ХША,  которые вы заранее не предвидели?

— Мы рассчитывали, что немножко больше будет студентов. Есть такой кризис доверия, и по мере того, как мы это доверие зарабатываем, у нас появляется больше дивидендов. Стартующая с нуля новая школа всегда вызывает некое недоверие.

— Люди привыкли получать с образованием какую-то «корочку». Наверное, есть такое в «прошивке», что официальный диплом ВУЗа как-то надежней. Или сейчас, наоборот, всё приходят только за знаниями?

— На практике диплом мало что значит. Больше всего значат опыт, знания, умения. Диплом нужен только с точки зрения лицензии в некоторых странах. Например, в Швейцарии не нужен. Важен только твой опыт и ответственность, которую ты берешь. И если взял, должен нести ее юридически. А образование совершенно не играет роли.

Архитектурное бюро Drozdov&Partners: Театр на Подоле, спектакль Alice in Wonderland, Литмузей

— Хочу перейти к вашим проектам. Осенью 2017 года вы стали очень известным в связи с открытием Харьковской школы архитектуры и особенно в связи с открытием Театра на Подоле в Киеве.

Про театр много уже сказано, сильно на нем не хочу заострять внимание, хотела просто поделиться своими впечатлениями.

Я очень люблю исторические здания и ревностно отношусь к тому, когда с ними рядом вписывают что-то современное. Особенно то, как это делают в Киеве в центре, обычно это вызывает у меня какой-то протест. И я с таким отношением к этому всему, уже заранее сформированным, конечно, не влюбилась в театр с первого взгляда. Но через 30 секунд я просто не могла оторваться от него. Еще было темно, и верхняя темная часть растворилась в ночном небе… В общем, восторг. И после этого я начала следить за вашими работами в Харькове.

Второе мое откровение, жилой дом из старого красного кирпича на Чернышевского. Ох, он тоже очень-очень классный.

— Спасибо.

— В Харькове иногда проводят экскурсии по работам Гамлета, допустим, есть экскурсии по зданиям, которые спроектировал архитектор Бекетов. Учитывая то, что вы уже сделали непосредственно в Харькове, можно начинать такие же экскурсии по зданиям, которые спроектировал архитектор Олег Дроздов. Вам бы этого хотелось?

— Ну, не знаю. Какая-то небольшая доля тщеславия никому не повредит. Но тут очень важна мера. Если тщеславия на какой-то процентик-два больше, оно становится ядом, который начинает отравлять сознание и человека можно через какое-то время не узнать. По этой наклонной тщеславия можно скатиться куда угодно.

Мы живём в доминирующей культуре маски, а не лица. Это некий имидж, который до какой-то степени становится фейковым, потому что он не очень связан с самой сутью дома или человека. Он часто кажется тем, кем он не является. Это пропитало нашу культуру.

Я могу сказать, что мне доставляет очень большое удовольствие сам процесс: проектирование, строительство. И, конечно, когда ты что-то закончил, когда получаешь обратную связь от жителей, пользователей, от горожан, ты ещё и учишься. В этом смысле, энергия, которая идет от чего-то завершенного, обжитого, того что становится чьей-то частью, крайне важна. Это важно для будущего и является сутью чего-то завершенного.

— Какой ваш самый главный проект из уже осуществленных?

— Из реализованных я не могу выделить какой-то главный. Ну, Театр на Подоле. Он был эмоционально тяжелый. Технически это тоже был самый сложный проект. Он, конечно, внес свою лепту. Также есть ряд проектов, которыми мы очень гордимся. Они были сложными, но они не реализованы. И мне кажется, что я больше даже думаю сейчас об одном проекте, о Харьковском литературном музее. Мы его только начали. Ждем финансирования.

— Так это вы сделали внутренние работы в Литмузее?

— Нет, там ещё нами ничего не реализовано. Это просто проект реконструкции. Ничего там еще не случилось.

— Он планируется?

— Да, он планируется, но он пока что не реализован.

— Недавно у театра «Прекрасные цветы» была премьера спектакля «Alice in Wonderland». Вы сделали к нему декорации. При всей моей огромной любви к «Прекрасным цветам», декорации были лучше, чем спектакль.

— Они сказали, что всё потом уладят.

Это такой старый гештальт, который теперь закрыт. Меня все время волновал театр и сценография, думаю, что это не в последний раз.

Читайте также: Режиссер театра «Прекрасные цветы» Артем Вусик: «Пожалуйста, хватит бояться своей некрасоты»

— Это была первая работа для театра?

— Да, первая. Я уже один раз мысленно готовился к такому, но свершилось это в первый раз.
Всё было быстро. Было очень мало времени. Как правило, в крупных театрах всегда есть возможность пробовать разные версии: сделать одну, дополнить ее, возможны какие-то обсуждения. И совсем разные вещи, когда сценограф на это учился. Он делает что-то более буквальное и традиционное.

Для нас это было, конечно, сложно. Мы сделали много разных исследований. Я считаю, что получился прекрасный результат. Но по мере роста понимания этого жанра, можно углубляться дальше. Это невероятно интересный жанр.

— Плюс к этому, театр «Прекрасные цветы» — невероятно интересный театр.
Я считаю, что это такая яркая страница в Харькове, наряду со Школой архитектуры, с фестивалем Plan B, которые делают этот город очень крутым. И я просто не представляю, что бы здесь было, если бы не все эти штуки.

— Спасибо.

— Хочу опять вернуться в Театр на Подоле. Мне кажется, учитывая функциональность и красоту данного театра, просто хейтеры Порошенко, из-за того, что это были деньги Roshen, подняли такую волну. А люди повторяют то, что им вкладывают. Они даже не задумывались, это хорошее здание или плохое, вписывается оно или нет.

— Не без этого. Потому что там была куча ботов, ботофермы, разносился скандал очень профессионально.

— Если бы такая же компания была запущена по пиару объекта, все бы говорили «вау». У людей не всегда есть собственное мнение.

— Я уже об этом много говорил. О том, что мы живём в доминирующей культуре маски, а не лица. То есть это некий имидж, который до какой-то степени становится фейковым, потому что он не очень связан с самой сутью дома или человека. Он часто кажется тем, кем он не является. Это пропитало нашу культуру. Культура фейка, культура лжи прочно входит во все институты, поп-культуры, политику и т.д. Естественность во многих кругах воспринимается, как недалекое поведение.

Мы не можем обслуживать свое очень богатое наследие, даже советское довоенное, послевоенное. Оно стоит того, чтобы за ним ухаживать, лелеять его, знать. Это важно уметь, делать и делать системно.

Скажем так, откровенность не является чертой нашей общественной жизни. Это скорее исключение, не многие себе могут это позволить. Мы видим огромное количество упакованной лжи, которая льется: политическая, дипломатическая… Её чересчур много. Мы в ней живём.

— Мне кажется, что люди, которые честные перед собой и перед другими, они занимают какую-то свою нишу просто.

Когда ты становишься массово популярным, брать и говорить правду всем, а не только своему узкому кругу, это, наверное, будет восприниматься обществом больше негативно. Правду приходится хотя бы заворачивать в какую-то обертку и подавать.

— Мне кажется, что есть люди, которые этого не делают и у них успешные карьеры. Например…

— Например, вы.

— Музыкант и архитектор могут себе такое позволить. Я знаю музыкантов, которые, несмотря на свои громкие достижения, предельно скромны. В основном, мои герои не из поп-музыки, а больше из академической, джазовой сферы. У многих успешных людей проблема со свободным временем. Не надо путать их перегруженность с закрытостью. Времени на побыть с собой не так много остается.

Читайте также: Блюзовый музыкант Александр Долгов: «Если в музыке нет сексуальности – всё, пошел на фиг»

Харьков глазами архитектора

— Как вы думаете, Харьков интересен для туристов?

— Безусловно. Нужно уметь приглашать и принимать гостей – это ключевой момент.

Мы не можем обслуживать свое очень богатое наследие, даже советское довоенное, послевоенное. Оно стоит того, чтобы за ним ухаживать, лелеять его, знать. Это важно уметь, делать и делать системно. И, конечно, очень важно, чтобы носителей этого внимания и любви к прошлому, среди горожан было достаточно много. Чтобы были люди, которые могут это всё поддерживать и следить за выполнением законов.

— Я вспомнила акцию «Ні х**ні!», когда харьковчане добились того, чтобы на на главной площади города не ставили «одоробло».

— Это было демонстрацией того, что в Харькове при кризисной ситуации может сформироваться гражданское общество. Это крайне важный пункт для городского будущего, для хорошей архитектуры и каких-то позитивных процессов.

— Как вы думаете, на площади что-то должно быть (вместо памятника Ленину)?

— Я считаю, что площадь, какой она закладывалась, под те события, которые должны были на ней разворачиваться, не будет востребована никогда. Но другие формы гражданских коллективных событий она должна принимать. Это крайне важно. И я думаю, что точно есть лучший сценарий для площади, чем самая большая парковка в центре европейских городов. У нее явно могут быть более интересные сюжеты.

Это очень серьезный разговор. И этот разговор, наверное, должен быть международного масштаба. Он должен быть длительным, должны быть какие-то конкурсы. Они могут быть экспериментальными, чтобы выяснить, какие вообще сценарии возможны для этого совершенно уникального места не только в Европе, но и в мире.

Я думаю, что Госпром является главным архитектурным брендом. Но в мире более известна Потемкинская лестница, благодаря Эйзенштейну. Нам нужен свой Эйзенштейн для того, чтобы невероятные пространственные качества нашей площади и Госпрома сделать по-настоящему известными на мировом уровне. Все европейские города с подобными монументами уже сделали их частью мирового наследия и туристической аттракцией.

— У нас во время Второй мировой войны было разрушено очень много зданий. Средств на их восстановление, и даже целей таких тогда, наверное, не было. Если посмотреть старые фотографии Харькова с красивыми зданиями, сейчас на том или ином месте парк, сквер или пустырь. Макс Розенфельд говорил, что харьковчане это называли осквернением города, когда на месте здания разбивался сквер.

Сквер — это ещё отличный вариант. У нас же пустырей множество, особенно вдоль реки, где самые красивые места, очень много заброшенного чего-то, свалка, гаражи, какие-то бараки. Здесь сильно ничего не происходило десятилетиями, осталось много места.

— Это связано с несколькими историческими фактами. Город развивался уже в новое время в ХХ веке кластерами, городами-спутниками, отдельными кампусами, которые специально выносились в сторону от города. Это и поселок Жуковского — некий автономный город-спутник, это и ХТЗ – первый крупный подобный проект, и ещё много маленьких.

— Пятихатки, например.

— Ну, да, Пятихатки – это уже более поздний проект, послевоенный.

И, конечно, образовались пустоты, которые остались между этими городами-спутниками. Их соединяли в течении всего послевоенного времени, но не все соединили.

Можно сказать, что городская ткань сильно пострадала во время войны. Вместо плотной жилой застройки возникли скверы.  Салтовка и прочие новые районы перепрыгнули через села, которые окаймляли город и так далее, создавая много пустот, неплотной городской ткани. И это является проблемой, потому что расходы на транспортировку человеческих ресурсов, людей туда-сюда с утра до вечера, тепла, инженерных сетей, они очень-очень высокие.

Наверное, ещё важный момент, что городские районы плохо связаны друг с другом, многие жители одних районов никогда не были в других и так далее. И самая важная проблема, в том что город не является гомогенным с точки зрения качества. Качество центра и некоторых окраин сильно отличаются, они просто как разные страны, а не один город.

А сегодняшний справедливый успешный город – это город, который от центра до края имеет достаточно высокое, практически одинаковое качество жизни, сервисов, и обладает очень широким спектром функций.

— Вы думаете, что это реально воплотить? Это не утопия?

— Это цель.

— Это ваша цель?

— Это здравый смысл. Знаете как, меняйся или умри.

Потому что, на самом деле, в эпоху сегодняшней мобильности, ты людей больше не купишь каким-то наследием или квартирой, потому что всё это легко конвертируется во всё, что угодно. Если твоя карьера, качество жизни могут быть сильно выше и лучше в другом месте, очень многие попробуют.

Сейчас идёт просто неимоверная конкуренция за человеческие ресурсы, ничего важнее нет. Потому что именно они делают всю погоду: всю экономику города, всё его счастье, всё благополучие. Это делают лучшие люди. И за этих лучших людей в мире идет невероятная конкуренция.

— Вы хотели бы стать главным архитектором Харькова?

— Нет. Понимаете, это не совсем архитектурная работа. Это административная работа и совершенно другая структура. Я всё-таки проектировщик. Я всё время работаю в коллективе. Ни один проект не принадлежит мне одному. Это совместная работа и коллективный вклад. Когда ты постоянно работаешь в команде, ты сам можешь давать интервью, но на самом деле, тебе всё равно нужны партнеры, нужна команда и это совершенно отличается по свойствам от административной работы.

Когда-то он (ХНАТОБ — ред.) казался мне какими-то массовыми похоронами строительных материалов и ресурсов. Но при всех его накладных расходах, могу сказать, что это совершенно феноменально работающее публичное пространство. Он напоминает скалу, изрытую пещерами.

Прежде всего, главный архитектор города – это человек воли и стратегии. Благодаря воле он регламентирует стратегии. И эти стратегии уже могут делать сотни других архитекторов и исследователей. Благодаря совету и дискуссии, в том числе общественной, отбирается всё лучшее, что затем станет регламентированным, реализованным и войдет в стратегию. Эти идеи для города создает большое количество людей. Обычно, и приглашенные, и иностранные, и местные. Это непрерывный процесс, когда город требует постоянного обновления идей, когда меняются вызовы.

— Понятно, что это огромный объем работы, который не по силам одному человеку. Хочется, чтобы тот, кто принимает решения, не допускал в Харькове таких вещей, например, как у нас вначале Пушкинской какая-то огромная штуковина появилась, которая накрыла собой исторический центр.

— Я могу сказать, что она ещё накроет, потому что там какая-то парковка ещё будет, по этим узким улочкам. Вы представляете, если все поедут?

— Как это может быть совместимо с жизнью города?!

-Я не знаю.

— Зато в сравнении с этим зданием, ХАТОБ, с которого так смеялись, называли его громадиной несуразной, он выглядит просто … ребенком этой здоровенной дуры!

— Если говорить об оперном театре, то я могу сказать, что изменил отношение. Когда-то он мне казался какими-то массовыми похоронами строительных материалов и ресурсов. Но при всех его накладных расходах, могу сказать, что это совершенно феноменально работающее публичное пространство. Он напоминает скалу, изрытую пещерами. Потому что там есть какая-то встроенная сауна, какие-то кафешки, микро-клубики, продавцы пластинок…

В общем, там сотни разных нор в разных боках, и в них проходят какие-то события. Кроме того, его чуть-чуть каскадная поверхность создает невероятные условия для самопрезентаций, импровизированных концертов, скейтов и так далее.

— Какой ваш любимый город?

— Любимый город – это, наверное, тот, в котором я живу всё-таки. И, вы знаете, у любви есть большой процент привычки. Я совершенно точно привык к Харькову.

Есть города, в которых я бываю чаще, чем в других, или у меня был опыт, где я был не туристом. Наверное, место, где у меня был самый длинный опыт не туристический, это Нью-Йорк. Я не могу сказать, люблю я его или нет, но точно ностальгирую по какому-то состоянию вовлеченности.

— В Харькове, наверное, очень спокойно после Нью-Йорка?

— Не знаю, моя жизнь там мало чем отличалась. Я ходил пешком с 73-й до 95-й, а потом ещё иногда до 110-й, и это был мой почти ежедневный моцион. Особой принципиальной разницы я не чувствую. Я не отношусь к тем людям, у которых после поездки за рубеж возвращение домой вызывает какой-то стресс.

Читайте также: Ефим Чупахин: «Если начал страдать звездной болезнью, приезжай на терапию в Нью-Йорк»

— У меня последний вопрос. Точнее, это не вопрос, а откровение.

Как вы изменили своё отношение к Оперному театру, которое изначально было не супер, так и я, когда узнала недавно, что Ave Plaza ваш проект, изменила к нему отношение. Я посмотрела на него другими глазами и решила, что оно на своём месте.

 Я люблю старинные здания, когда всё воссоздают, реконструируют, поэтому Аve Plaza меня вроде бы не раздражала, но она мне и не нравилась. А теперь понравилась.

— После войны всё европейское общество, связанное с охраной памятников: архитекторы, муниципалитеты, города, поднимали вопрос, как быть с утраченным наследием. Какая-то его часть ещё оставалась, можно было что-то добавить, додумать, изменить и так далее. Тогда была принята Венецианская хартия, в которой говорилось, что Европу нужно уберечь от подделок. Когда памяти не осталось, а остались только руины, ни в коем случае нельзя восстанавливать так, чтобы казалось, будто все таким и было. Очень важно подчеркивать, что восстановленное, а что новое, оригинальное и так далее. Это очень важный момент.

И когда что-то встраивается в контекст, очень важно и нужно заявлять, что оно принадлежит настоящему времени, но уважительно относится к тому, что справа, слева или через улицу. Что это представитель другого времени и подчеркнуто другого языка, но который всё равно не перекрикивает соседа.

Вот такой рецепт города, в котором каждая эпоха оставляет своё и все друг с другом дружат.

Текст: Татьяна Леонова. Фото: Виктория Якименко.